Целью данного небольшого эскиза является обобщение и систематизация разрозненных знаний о взаимном влиянии А.С. Пушкина и масонства, а также очищение их от ила тенденциозности, грубого притягивания фактов во имя целостности той или иной доктрины. Изучение данного вопроса показало, что на базе весьма небольшого объема документов-первоисточников за двести лет было создано множество исследований разной глубины и направленности о Пушкине как Вольном Каменщике. По мнению одного из исследователей, В.И. Сахарова, «то, что немало написано, конечно, хорошо, хуже иное: обычная научная тема «Пушкин и масоны» воспринимается чисто эмоционально, то есть ненаучно и не исторично; вокруг нее сложилась целая мифология, как масонская, так и антимасонская, существенно затемняющая реальную суть дела. Здесь много решительно высказанных мнений, но мало достоверных новонайденных документов».
Будучи знаковой фигурой русской литературы, Пушкин не мог не стать «нашим всем» для представителей абсолютно разных идеологий, щедро добавивших собственных штампов к восприятию и без того сложного и противоречивого характера поэта. Даже словосочетание «наше всё» было вырвано из панегирика поэта Аполлона Григорьева и стало основой «официально-государственной позиции» по поводу жизни и творчества Пушкина, с которой мы сталкиваемся в большинстве случаев начиная со школьной скамьи, и которая в принципе не затрагивает его взаимоотношения с масонством и во многом потворствует деятельности разного рода конспирологов. Соответственно, ограниченное количество фактов, помноженное на масштаб личности и творчества Пушкина, являются питательной средой для разного рода мифотворчества.
Томас Манн разделял мифы на две группы – «химеры» и «кошмары». Если первые базируются на героизации объекта мифа и в целом направлены на его возвышение, то вторые являются типичными образцами теорий заговора, таких как «масонские заговоры». В этой парадигме мифотворчества находятся «кошмарные мифы» таких публицистов, как Борис Башилов и Александр Буздалов, стоящих на ярко выраженных позициях православного славянофильства, переходящего в обскурантизм явного антимасонства и черносотенства. Например, утверждается, что «имя Пушкина самым теснейшим образом связано с духовной борьбой, которая велась против вольтерьянства и масонских идей в царствование Николая I. Но духовные отпрыски русского масонства […] постарались излагать духовную историю русского общества Николаевской эпохи таким образом, чтобы не говорить ни о роли масонства в развитии русского общества, ни о Пушкине, как о духовном победителе вольтерьянства и масонства».
Эти публицисты помещают Пушкина в центр собственной картины мира также в роли «нашего всего», делая его в том числе и антимасонским символом, светочем, который бы погашен усилиями масонской реакции. Чего стоят хотя бы неглубокие и прямолинейные утверждения, что поэт был фактически приговорен к смерти вольными каменщиками за отступничество от масонских идеалов. В данной парадигме в участники исполнения приговора записываются Бенкендорф, барон Геккерн, а также добрая половина светского общества Петербурга, вхожая в салоны Нессельроде и Кочубея. Положенные в гроб поэта близкими друзьями Жуковским и Вяземским белые перчатки истолковываются как символ прощения поэта со стороны Братства.
Определенная роль в «химеризации» же масонства Пушкина во многом принадлежит самим же масонам. По мнению известного пушкиниста Михаила Филина, русская эмиграция в 1935-1937 годах рассматривала столетие со дня смерти поэта как «национальный праздник в изгнании», как общий, так и специфически масонский. Чего стоит позиция историографа масонства Т.А. Бакуниной в книге 1935 года «Знаменитые русские масоны»: «дорога и ценна мысль о том, что в их рядах вместе с другими выдающимися и замечательными людьми был и величайший из русских поэтов, носитель высокого дара вдохновенного проникновения в природу вещей — того дара, который масоны называют «царственным искусством» и которое, по их мнению, является тайной, необъяснимой для профанов и открывающейся только посвященным». Фактически образ Пушкина использовался для того, чтобы сплотить эмиграцию вокруг компромиссного символа русской культуры, а также «укоренить в общественном сознании факт пушкинской принадлежности к Вольным Каменщикам и, пользуясь магией имени поэта, привлечь в ложи новых братьев, попутно укрепив в вере уже «посвященных».
В январе 1937 года торжественные Работы на рю Иветт были посвящены Пушкину и для аудитории из почти 300 представителей всех русских Лож с речью выступил Оратор «Северной Звезды» Великого Востока Франции Михаил Осоргин. Его речь впоследствии была издана в крупнейшей эмигрантской газете «Последние Новости» под названием «Пушкин – вольный каменщик». Осоргин достаточно сдержанно отозвался о масонстве поэта, который масоном «был недолго и вряд ли принадлежность к Братству Вольных Каменщиков могла заметно отразиться на его произведениях. Только в одном стихотворении (в послании к П. С. Пущину) он прямо выдает свою связь с Братством, и с некоторым основанием можно сблизить с масонством его «Пророка». При этом Осоргин особо подчеркнул, что масонство Пушкина не является чем-то удивительным, так как в Братство в России традиционно входили наиболее выдающиеся и образованные люди.
Будучи луфтоном (отец поэта, а также его дядя Василий Львович были видными представителями Братства), Пушкин с детства воспитывался в масонской среде, в окружении книг и журналов Новикова и Лопухина, изданий Лабзина и Бекетова. В 1811 году по совету масона А.И. Тургенева он поступил «в Царскосельский лицей, созданный по идее министров-масонов М.М. Сперанского и А.К. Разумовского и руководимый директором В.Ф. Малиновским […] и профессорами, принадлежавшими к Ордену Вольных Каменщиков». Лицей во многом был «Орденом де Моле» того времени – помимо блестящего образования Пушкин укрепился в масонских ценностях среди таких будущих Каменщиков, как Дельвиг, Кюхельбекер и других.
История сохранила информацию о попытке молодого поэта вступить в столичную Ложу Трех Добродетелей в сентябре 1818 года, однако ему было отказано. Возможно, причиной неудачи стал темперамент Пушкина, поведение молодого повесы, легкомысленность и радикализм в творчестве не позволила Братьям счесть его человеком «добрых нравов». Неизвестно, была ли эта попытка единственной до его южной ссылки. «4 мая был я принят в масоны» записал поэт в дневнике в 1821 году. Он был принят в Ученики (впрочем, записей об этом, а также о его возможных возвышениях не сохранилось) в кишиневской Ложе «Овидий». Сахаров утверждает, что отсутствие фамилии «Пушкин» в списках Ложи, незаполненные «масонские тетради» и ряд конфликтов с Братьями Ложи свидетельствуют о том, что «Овидий» также отверг Пушкина. Казалось бы, дневник поэта является лучшим доказательством факта посвящения, но и эта запись трактуется рядом исследователей, например, Ескельи Зельцером, как то, «что Пушкину было просто сделано соответствующее предложение, которое, вполне вероятно, было принято. Но это предварительное предложение, должно быть, не имело никаких последствий». В качестве дополнительной аргументации этой версии приводится факт отсутствия у «Овидия» официальной инсталляции Великой Ложей «Астрея», а стало быть, сама регулярность Ложи ставилась под сомнение.
Действительно, официально «Овидий» был организован лишь 7 июля, а 17 сентября она была внесена в списки «Астреи» под номером 25. И даже после этого, 13 октября года Великий Секретарь Вевель напоминал кишиневским братьям о необходимости инсталляции. В декабре 1821 года ситуацией заинтересовалось правительство и поручило фактическому военному губернатору Кишинева Инзову (который способствовал инициации Пушкина) разобраться в нарушениях. Уже 9 декабря «Овидий» был официально закрыт, а ее Мастер Стула генерал П.С. Пущин был уволен со службы. Через несколько месяцев Александр I одним росчерком пера уничтожил российское масонство и Наместный Мастер «Астреи» В.В. Мусин-Пушкин-Брюс в официальном извещении на имя управляющего В.П. Кочубея о закрытии всех Лож и прекращении масонских Работ говорит ясно: «Ложа Овидия в Кишиневе... никогда не работала, ибо я не получал от оной никаких известий».
Все эти неувязки в документах можно объяснить специфической ситуацией, в которой оказалась Ложа, да и все российское масонство вскоре после инициации поэта. Сосланный Пушкин ассоциировал себя с поэтом Овидием, который по сходному поводу впал в опалу у императора Августа и был сослан на территорию современной Румынии. Его посвящение в Ложу со столь символичным названием выглядело как личный вызов Александру, который мог стать тем Рубиконом, переход которого обрек российское масонство на ликвидацию. По крайней мере, сам поэт писал об этом Василию Жуковскому 20 января 1826 года: «Я был масон в Кишиневской ложе, то есть в той, за которую уничтожены в России все Ложи». Вполне вероятно, что могли иметь место попытки скрыть в бумагах посвящение Пушкина, эта ложь была бы во имя спасения всего Братства.
Известно, что после закрытия «Овидия» Пушкин помог Пущину вывезти и спрятать имущество Ложи, а «масонские тетради» с циркулем и наугольником на страницах он использовал в литературной работе (в том числе, часть «Евгения Онегина» была написана в такой тетради), немало заинтриговав литературоведов, разыскивающих масонский символизм в строках поэта. По мнению Филина, «масонская традиция упорно пытается закрепить за Вольными Каменщиками два пушкинских стихотворения», те, самые, которые упоминал Осоргин в своей речи. Первым, бесспорно масонским произведением Пушкина признается послание Пущину, написанное между апрелем и августом 1821 года:
В дыму, в крови, сквозь тучи стрел
Теперь твоя дорога;
Но ты предвидишь свой удел,
Грядущий наш Квирога!
И скоро, скоро смолкнет брань
Средь рабского народа,
Ты молоток возьмешь во длань
И воззовешь: свобода!
Хвалю тебя, о верный брат!
О каменщик почтенный!
О Кишинев, о темный град!
Ликуй, им просвещенный!
Что касается «Пророка», написанного в 1826 году, он является стихотворным пересказом фрагмента Книги пророка Исайи: «Тогда прилетел ко мне один из Серафимов, и в руке у него горящий уголь, который он взял клещами с жертвенника, и коснулся уст моих и сказал: вот, это коснулось уст твоих, и беззаконие твое удалено от тебя, и грех твой очищен» (Ис. 6:6-7)). В отдельных словах при желании можно усмотреть аллюзии на ритуалы некоторых градусов, но вероятность того, что они были доступны Пушкину, является ускользающе малой.
Несмотря на это нельзя сказать, что масонство не оказало на поэта никакого влияния, напротив, его творчество вышло на качественно новый уровень одновременно с нравственным взрослением его как человека. От легкомысленных стихов и эпиграмм Пушкин стал развиваться в сторону более взрослых жанров, включая историческую хронику и религиозную поэзию, примером которой «Пророк» как раз и является.
Подводя итоги хочется обратить внимание на то, что позитивная мифология масонства Пушкина является важной скрепой российского масонства. Даже несмотря на общую этику масонские послушания сильно разобщены между собой, и «наше всё» становится ключевым, объединяющим всех образом. Фактически «химеризация» этого мифа и является оружием против «кошмара», продвигаемого нечистоплотными или несведущими адептами теорий заговоров. Однако взаимодействие с мифом предполагает максимально осознанный и ответственный подход, чтобы избежать как самообмана, так и невольных повреждений с трудом сохранившейся ткани доставшегося нам исторического наследия.
